Оля пожала плечами.
Да, она немного раскисла, глаза на мокром месте, грустно как–то. И даже новая кухня не радует.
— Не знаю, Юр… Столько всего здесь было… Жалко. Смотри! — подошла она к стенке, на которую падал тусклый дневной свет. — Следы остались от фотографий. Тут твоя была, тут — мамина, а здесь Петька с Валькой «висели». У них самая красивая рамочка, с золотыми завитками.
Юрик усмехнулся.
— Не тут Петька с Валькой висели и висят, а у нас на шее! — Он похлопал себя по загривку. — И дальше будут тут своими фоторамочками золотыми царапать, если ты их от своей юбки не отцепишь. «Петенька! Ты надел теплые носочки? На улице холодно!», «Валечка, тебе погладить блузочку? Доченька, не трогай утюжок, обожжешься!» Дочке двенадцать лет, а она всё в кукол играет! Тьфу! Я вот в этом возрасте сам себе школьную форму гладил!
— Ну да! В те редкие дни, когда твоя бабушка Нюра уезжала к сестре, и ты оставался на произвол судьбы и вечно занятых родителей, а твой классный руководитель был из военных, любил порядок и за форму ругал. Ой, Юр, не начинай! Успеет Валюша ещё и нагладиться, и наготовиться, и… Да всё успеет, не заметим, как… — Ольга вздохнула.
Новую квартиру им обещали, ещё когда близнецам было по три года. Вот–вот построят, вот–вот переселят, вот–вот… Ждали, надеялись, ремонт не делали, потому что жалко тратить силы, деньги, а потом съехать. Ой, как ждали её, обещанную новенькую квартиру! Иногда, когда было особенно грустно, Ольга лежала и мечтала, как всё будет хорошо у них там, на новом месте. Шторы непременно с кистями, гардины даже. И окна чтобы в пол, и ламинат, как у всех! И не будет всего этого хлама, который сейчас заполняет квартиру до полотка, а выкинуть его жалко. Старые детские игрушки, манежик, лыжи для четырехлетних близнецов, Юркины контейнеры с какими–то запчастями.
«Запчастями» называлось всё, предназначение чего объяснить было трудно, а выкинуть опять же жалко. Кусочки провода, проволока, вывинченные откуда–то винтики, петли от дверей, задвижки, защелки, шпингалеты — всё бережно хранилось, перейдя к Юре по наследству от деда, мужа бабы Нюры.
— А помнишь, Юр, как твоя бабушка, уже совсем старенькая, к нам сюда приехала с дачи, и у неё было полное лукошко малины. Она специально для тебя привезла, а ты в командировке. Она все перепутала, утром рано–рано собрала, на электричке к нам добралась, а тебя нет… — Лёля кивнула своим воспоминаниям. — Она тогда уже многое путала…
— Да… Хорошая была женщина, — кивнул Юра. — Деда строила, правда, как генерал. Мама её боялась моя, а когда бабушки не стало, сказала, что осиротели мы. Странное какое–то слово «осиротели». Как будто голым вдруг стал, всю одежку с себя сбросил и стоишь на берегу, и холодно тебе, а прикрыть некому, ты один…
Оля погладила его по плечу.
— Она нам ту вазу подарила на свадьбу, помнишь? Ну из цветного стекла, очень красивую, помнишь, Юр?
— Помню. На серванте стояла. И ведь сколько простояла! А потом Петя вырос и грохнул её, вазу бабушкину. — Юрик вздохнул, потянулся к карману, где лежали сигареты, но Оля перехватила его руку, прижала к своей щеке.
— Петя ее случайно разбил… Он тогда сам испугался, а ты ещё ремень схватил, воспитатель… — сказала она тихо. — Валя на нее похожа немножко.
— Нет! — насупился Юра. — Валька похожа на твою маму. Ты извини, конечно, но у бабы Нюры такого характера никогда не было! — Он сказал это так строго, безапелляционно, так сдвинул брови, что Оля, глядя на мужа в оставшееся на стене старенькое, помутневшее по краям зеркало, даже рассмеялась.
— Чего ты? Всё тебе весело! — возмутился как будто Юра. — Дочка растет деспотом, а ей весело! Ваша порода, Борисовская. У нас, Сергеевых, все без закидонов!
Жена закивала, стала гладить мужчину по спине.
— Да, мой хороший, да! Сергеевы совсем другие.
Ей было сейчас приятно соглашаться с Юриком, хвалить его, тешить фамильное любование. Кто–то скажет, что это глупо, а ей так не казалось. Юре сейчас тоже тяжело, даже больше, чем Лёльке. Это же его квартира, с детства, вся жизнь тут прошла, здесь он катал машинки на шерстяном, с черными узорами ковре, здесь строил свои самолеты из фанеры, а мама ругалась, потому что вся комната была в стружке. Здесь он впервые поцеловался с девчонкой, на своем дне рождения. Родители тогда ушли к соседям, чтобы не мешать ребятам, осталась только бабушка Нюра. Вот она–то, зоркая орлица, и увидела беспредел, творящийся на балконе. Компания подростков тут же отправилась по домам, а Юрик сел делать уроки. Баба Нюра и сама потом не смогла объяснить, за что на него наругалась.
— Да я это самое… — оправдывалась она перед сыном. — А вдруг чего?!..
Как могло что–то случиться «вдруг», и что это за «чего», она не пояснила, только подняла вверх указательный палец и потрясла им перед носом родственников. Дед усмехнулся и в свою очередь оценил поступок Юрика по достоинству, мол, созрел парень.
А Сам Юрка в тот момент вообще был как во сне, помнил только, что от той девчонки пахло лимонадом и клубничной жвачкой. Помнил ещё прилипшее к оконному стеклу бабушкино лицо, её прищуренные глаза. Первый поцелуй…
