У каждого пассажира в этом вагоне, да в поезде в целом, была своя история, свои радости и свои трагедии.

Но каждый из них знал — самое тяжелое осталось позади. Они все возвращались в свои дома, к своим родным с победой.
Вот и Михаил возвращался домой, к матери и дочке Анфиске. Девочке уж шесть годков на днях справили, а он ее помнит совсем крохой, всего двух лет от роду. Мать Анфисы в родовой горячке померла, так бабы говорили. Татьяна девчонку на свет произвела, да так и не вышла из комнаты — ушла на тот свет, дав жизнь новому человечку. Мать Миши взяла все хлопоты на себя.
В 1941 году Анфисе два года исполнилось, когда после призыва отца на защиту Родины она осталась с бабушкой.
У Люды была другая история — она блокадница. Всех родных потеряла среди холода и руин. Не стало бабушки, матери и младшего брата Василька. Отца она и не помнила, растили детей две женщины. В 1944 году, когда была снята блокада Ленинграда, Людочка пошла в военный комиссариат и отправилась на фро.нт в качестве санитарочки. Опыт у нее был уже — в Ленинграде она жила при госпитале, там же и работала, там же и выживала…
Весной 1944 года на службе они сблизились с Михаилом. Люда знала, что он вдовец, что у него дочка есть. Что старше он ее на одиннадцать лет. Но нисколько это не пугало молоденькую девятнадцатилетнюю девчонку, грезила она семьей, любовью и счастьем. Вот только нужна победа. И нужно выжить!
Выжили, победили. В день Победы, когда люди ликовали, играли на музыкальных инструментах и кричали от радости, Михаил сделал Людочке предложение:
— Люда, выходи за меня замуж! Поехали со мной, будем жить семьей.
— Ты шутишь, Миша? — она не поверила своим ушам. Ей казалось, что едва все закончится, как он вернется в родное село и думать о ней перестанет.
— Какие уж шутки? Али тебя дочка моя пугает? Так не беда, воспитаем, да своих родим.
— Что ты, Мишенька! — она прильнула к нему и посмотрела своими голубыми глазами в карие глаза любимого. — Я буду счастлива выйти за тебя замуж и полюблю твою дочь.
Они не стали медлить — командир поженил их на следующий день. А когда подписали рапорт, отправились в путь-дорожку, на Урал, на Родину Михаила…
****
— Мишенька, что-то боязно мне, — впервые она призналась в своем страхе мужу, не сводя взгляд со окна, за которым мелькали пейзажи.
— Отчего боязно, душа моя? — он обнял ее и прижал к себе.
— Чем ближе поезд приближает нас к твоему дому, тем сильнее меня все пугает, станет ли твой дом моим, станет ли твоя дочь моей дочерью? А как мама примет? Вдруг невесть что подумает обо мне?
— Глупенькая ты, — он улыбнулся и погладил ее плечо. — Мама у меня — самая лучшая. Тебя она ждет, ведь не раз и не два я писал ей в письмах о тебе. И дочка моя тебе понравится. Хотя, признаться, я сам боюсь встречи с ней. Я даже не знаю, как она сейчас выглядит, нет у мамки возможности фотокарточку сделать и прислать мне.
Двое взрослых людей держали путь домой, предвкушая радость встречи и испытывая волнение перед маленькой Анфисой.
****
Но все прошло, как по маслу: мать Михаила, Евдокия Никитична, молодых встретила, с Анфиской Людмилу познакомила, да и отцу представила. Тот слезу пустил увидев, как подросла его дочка.
— На Татьяну похожа, — ком в горле застрял, слезы стали душить его.
— Да, лицом в мать пошла, а вот нравом в тебя — такая же непослушная и своенравная, — рассмеялась Евдокия Никитична. — Ох, намаетесь вы с девкой. Наказывать бы надо, да рука не подымается. Все жалела внучку — мамки нет, отец врага бьет. А теперича всё, пора за воспитание браться.
Анфиска выглядывала из-за шторки, сидя на печи и улыбалась, не веря бабушке. Как наказывать? Это как Егорку, прутиком? Нет, папка не будет, вон, какие глаза у него добрые. И у тети Люды они тоже добрые. Красивые и ласковые…
****
Несмотря на уверения Евдокии Никитичны, Анфиса была послушной девочкой и наказывать ее не за что было. Шалости были, конечно, как у многих детей её возраста, но Люды и Миша не считали нужным за это ругать — ну кто в детстве не шалил?
К Люде она быстро привыкла, и так же быстро стала называть её мамой Люсей. Свою-то родную маменьку она не знала, и ей, как любому ребенку, нужна была мать.
И все было хорошо в семье Кузнецовых, пока не наступил холодный студеный февраль. Он-то и унес жизнь Евдокии Никитичны. Люда горевала — эта женщина заменила ей маму, как она заменила мать Анфисе. Женщины очень были дружны, оттого и потеря была болезненной.
Но едва сорок дней провели, как Миша разговор с женой затеял:
— Люсенька, вот уж сколько дней маюсь, не знаю, с какой стороны уж подойти к тебе.
— О чем тревожишься? Что-то случилось? Ты болен? — обеспокоилась Людмила, пристально глядя на мужа
— Помнишь то письмецо, что Шарин мне прислал?
— Когда только матушку схоронили? Помню. Ты говорил, что наш боевой товарищ Максим добрался до дома, встретился с родителями, что сестренка его нашлась. Вернулась домой живой и здоровой.
— Так и есть. Я об одном смолчал, не стал говорить тебе, пока не обдумаю все хорошо. Понимаешь. Максим на стройку зовет работать. Там платят хорошо, да и страну восстанавливать надо — дома, дороги, заводы разрушенные. А у нас тут что? Заработок маленький. К тому же, я не колхозник. Да и не собирался вступать — почто мне эти трудодни? Дом того и гляди, разваливаться начнет. Крышу надо латать, крыльцо перебрать, да и Анфиске в школу в этом году идти, а она в перешитых тобой платьях ходит. А сама… Ты вон в одном платье ходишь, а когда стираешь его, то в форму облачаешься.

Читай продолжение на следующей странице
Остров вкуса