Мария Семёновна подняла на нее удивлённые глаза.

Она хорошо знала своего завуча, была когда-то Ольга ее ученицей. Привыкла к ее деловой холодности, строгой честности, некой педагогической суровости и спокойствию.
Ольга носила черные деловые костюмы, не терпела разгильдяйства и пошлости, была моралисткой и, уже можно сказать, старой девой – Ольге шло к сорока, а замуж она так и не вышла.
Марье Семеновне все время казалось, что для умиротворённости Ольге все ж не хватает простого бабьего счастья.
Сейчас на лице завуча проглядывалось невероятное волнение. Такой ее директор видела только перед областной аттестацией школы.
– Меры? За что меры, Ольга Андреевна?
– А за то. За то что мать мою унижает, меня, брата моего – офицера, между прочим.
– Ах, вот ты о чем…
Марья Семёновна вздохнула, медленно сняла очки.
Трудовик Андрей Васильевич, которого все в педколлективе уж давно звали Василич, приходился Ольге Андреевне отцом. Марья Семёновна слыхала уж давно, что появилась у него женщина, помимо жены. Весть была, и впрямь, невероятная.
Как-то любовницей называть эту женщину было странно. Во-первых, сам Василич ничуть не походил на ловеласа – почти сорок лет прожил с единственной женой, а во-вторых, эта самая «любовница» в том смысле, в каком фибрами понималось это слово, совсем не подходила на эту роль.
Работала женщина на почте, ей было под шестьдесят. Тяжёлая в бедрах, высокая, с больными в венах ногами и тихим нравом. Была она не местной, вдовой с выросшими и разъехавшимися детьми, жила в старом доме совсем недалеко от почтамта.
И представить себе было трудно, что она сможет увести из крепкой семьи мужика. Да ещё какого – седого пенсионера за шестьдесят, которому уж скорее пора собираться на покой, а не уходить в загулы.
– А я думала решили вы всё. По-семейному. Думала, успокоился Василич.
– Ага. Как же! Он уходить от матери собрался. Сейчас разговаривали, не слышит он меня…, – Ольга чуть не плакала, – Марь Семёновна, поговорите, а, пожалуйста … Может Вас хоть послушает, ведь Вы постарше его. Ой, простите…