Специально пришёл.

Знаю, живёт в этой квартире старый, заслуженный человек. Пришёл поздравить.
Меня? Специально меня? — руки у деда задрожали.
Подарок, подарок нужен, а нет подарка…
И вдруг в кармане шубы нащупал я шоколадку, подаренную Артёмкой. Есть подарок!
Вот. Шоколадку принёс. Пусть весь год жизнь у тебя будет, дедушка, сладкая, как эта шоколадка.
Какое там, — махнул он рукой, — старость, она, сынок, сладкой не бывает.
Она такая горькая, не приведи Господи. Нет, скажи честно, ты специально ко мне пришёл?
К тебе, к тебе, что я, врать, что ли буду!
Ко мне, ко мне, — старичок заворочался в своём кресле, — вот оно какое дело, знают меня, знают. Что не ел чужой хлеб Григорий Иванович, честно жил. Ты уж извини, что я в таком виде. Гости ко мне не ходят, я по-домашнему. Но я сейчас… Он стал приподниматься, опираясь на подлокотники кресла. А поднявшись, крошечными семенящими шажками направился к гардеробу. Трясущимися руками открыл его и достал чёрный в серую полоску пиджак с звенящими на нём медалями. Попросил — помоги надеть, сынок.
Я плакал. Я плакал, понимаешь? И винился в эту минуту перед всеми такими вот забытыми, дряхлыми, изболевшимися, изжившимися людьми, которых в лабиринтах наших домов с благополучно светящимися окнами несть числа.
Старость сладкой не бывает… Но она бывает хотя бы достойной, если не одинока. Если нет с ней страшного чувства отработанной пустой породы, если не видит она, что её терпят, что она в тягость, если вспоминают её хотя бы по праздникам…»