И она, та, другая, кажется, Аня, будет теперь варить на Ириной плите суп и запекать в духовке рыбу. Солонки и перечницы, баночки с приправами, изящные соусницы и графинчики для масла — всё теперь чужое. Ира ничего забирать не станет, не унизится.

Неужели теперь тащить из квартиры коробки и баулы, лишь бы ничего не досталось этой девчонке? Нет. Прошлое надо там и оставить — в прошлом, со всеми его салфеточками, именными чашками и картинами на стенах.

Когда разводились Ирины соседи, её тогда было лет девятнадцать, то жена пригнала грузовик, вынесла из квартиры всё: посуду, книги, стулья, торшер, открутила везде лампочки, — отомстила.

Ира даже посмеялась, вспомнив об этом. Но сама Ирина так не сможет, тут надо разозлиться, как–то накрутить себя ужасными мыслями, проклинать и лить желчь, а не получается. Просто грустно и очень больно…

Михаил, растрепанный, в халате и босиком, смотрел в гостиную, где Ирина, сев на колени и открыв шкаф, вынимает с нижних полок фотоальбомы, пролистывает, какие–то ставит на место, другие кладет в сумку.

— Надень тапочки, а то опять заболит поясница, — машинально кинула она мужчине, тот посмотрел на свои голые, с кривоватыми пальцами ступни, попереминался с мыска на пятку, потом вдруг занервничал.

— Ира! Нельзя ли сделать это в другое время? Давай, я заранее назначу, и ты приедешь… А сейчас неудобно, я не один и…

— Да ты не волнуйся, Миш. Я быстро. Тебе же они, эти альбомы, все равно не нужны? Ну не станешь же ты со своей новой женой их рассматривать?

Миша поджал губы, отвернулся.