Татьяна тоже с малолетства помогала матери и на ферме, и по хозяйству. Всякое бывало: и в ледяной воде мёрзнуть приходилось, когда зимой бельё полоскала в проруби, и свежую траву на загривке таскать огромными тюками, не считаясь с возрастом, и дрова колоть, и глину месить…

Жили они несколько обособленно: Тамара была необщительной, время на пустые разговоры у единственного деревенского магазина тратить не любила. Местные кумушки величали её за глаза соломенной вдовой, потому как отец Татьяны уехал на северá за длинным рублём вскоре после её рождения да так и сгинул где-то в далёких краях. Нет, он не погиб, не умер, просто обзавёлся другой семьёй, о чём однажды оповестил супружницу в письме.

Тамара после того только больше замкнулась. А глядя на мать, и Танюшка не особо стремилась к общению со сверстницами. И – тем более – со сверстниками. Так и жила эта небольшая семья, как говорится, и при́ людях, и на усторóнье.

Но молодость взяла своё. И Таня, едва исполнилось ей 17 годков, влюбилась. Николай Коренев жил неподалёку, уже отслужил в армии, вернулся в родные Загорки и устроился в колхоз механизатором. Справедливости ради надо сказать, что по нему сохла чуть ли не половина местных девчат: уж больно хорош собой был парень. Да и работящий, серьёзный – чем не жених?

– Ох, Танька, – вздыхала иной раз Тамара, видя, какими взглядами провожает дочь соседа. – На него не ты одна заглядываешься, вон каких девок Кольке в невесты-то прочат. А Серафиме Кореневой в снохи абы кого не надо, она уж на председателеву дочку глаз положила. Забыла бы ты про него, доченька. И другие парни есть, может, и сладилось бы каким с другим-то. А так только себя изведёшь…

Но сердечко Татьяны, прежде не знавшее подобных чувств, только сильнее билось, если где-то поблизости появлялся Николай.