– Мальчишки!
Да какие они мальчишки? Чай, уж сами деды. Любка моя говорит – забогатели оне. Она ж училась с младшим, знает.
– Да такое им время вышло. Пущай богатеют. Только Шуре б помогли. Ведь гостевали у ней малыми -то, помню я. А теперь… Одна баба Шура. Только мы у ней и есть, – Катерина пошла было дальше, да хватилась, вернулась, – Сонь, послушай-ка. А Люба-то адрес их не знает ли? Написать бы…
– Так ведь… Спрошу. Они ж там в компютере с Ксенией. Говорят, всё там есть. С ума уж сошли с этим компютером. Огород зарастает, а они всё там…
***
Сухонькая, с вечной клюкой в руке, в пуховом платке на плечах и летом и зимой, потому что кровь уж плохо грела одряхлевшее тело, с лицом, как печеное яблочко, седыми жиденькими волосами покрытыми, неизменно белой косынкой, баба Шура была, считай, символом ближайших улиц посёлка Березовское.
Вся долгая ее жизнь, всё самое главное, что с ней случилось, случилось здесь – в Березовском.
Сюда отдали ее замуж в страшный голодный довоенный год. Просто пришел к ним в дом бригадир и сказал: «Смотрю я на тебя, Шура – и чего тебе сиротой маяться, пошли ко мне жить. Я мужик сговорчивый, проживем.»
И она тогда собрала узелок и пошла в Березовское. Шла со страхом, нурила голову в покорности неизвестному будущему. А стала счастливой сильной бабой, хозяйкой большого по тем временам дома, смешно влюблялась в своего собственного уж немолодого мужа.
А в нем, в угрюмом и с виду суровом, оказалось столько заботливости и тихой ласки, что жила она с ним, словно песенки пела…
Только сына муж понянчить не успел. Только родила – война. Мужа забрали на фронт, потом похоронка, а потом пришли к ним в деревню немцы.
Шура бойкая была, полезла заступаться за старосту, которого немцы вещать собрались на площади за связь с партизанами. Отходили ее тогда прикладами немцы. Еле оклемалась. Несколько месяцев отлеживалась у старухи-соседки, плевала кровью.
Криво срослась ключица и ребра, и, придерживая правый бок рукою с сынишкой за руку, перекошенная, вернулась Шура в свой дом, разоренный немцами.
Дом смотрел на нее жалостливо выбитыми окнами, просил защиты скрипом сорванных дверей.
Жить тогда не хотелось. Ради сына выжила. Хоть и осталась до конца дней своих кособокой вдовой с единственным сыном.
