Ее глаза называли колдовскими: печальные, глубокие, темно-синие с густыми, длинными черными ресницами. Таня была первенцем в семье, через два года мама родила ещё дочку, а ещё через год — сына.
Жили очень скромно, зарплаты главы семейства — преподавателя не хватало на нормальную жизнь. Взвесив за и против, Танина мама Ольга решила поговорить со своей матерью и перебраться жить в ее трёхкомнатную квартиру. И хотя Елена Ивановна на дух не переносила зятя, дочери дала согласие:
— Приезжайте, я буду смотреть за детьми, а ты выйдешь на работу. Сколько можно держать их в черном теле? Только сразу оговариваю: жить будете временно, возьмёте квартиру в ипотеку. Конечно, сейчас снимать вам тяжко жилье, да и я в трёхкомнатной собак гоняю, но на мою квартиру рот не разевайте, здесь ещё твоя сестра прописана. Твой-то поди не очень рад переезду ко мне, но со своей зарплатой радовался бы, что я плечо подставляю, а то детей наклепал, а как их поставить на ноги — наверное, ещё в своих книгах не выискал. Ты не обижайся, но ум — хорошо, а сила и стремление лишнюю копейку заработать — ещё лучше. Вот сосед в институте преподает, а ещё подработку берет грузчиком. Нина-то часто болеет, лечение лишь по телевизору бесплатное, а на самом деле врачи только и знают, что дают ему списки, какие лекарства надо купить, вот Димка и крутится. А твой учёный кот все ходит по кругу, нет, чтобы ещё где-нибудь подработать.
За глаза Елена Ивановна называла зятя учёным котом. Невзлюбила она его за скрытный характер, за жадность, за лень. И вот сейчас Ольга с тремя маленькими детьми стояла перед мамой и выслушивал ее упреки. Старшей Тане было всего пять лет, а ее считали большой девочкой. Она постоянно слышала: отдай игрушку — ты большая, посмотри за Федей — ты большая, поиграй с ними — ты большая. В своих глазах она себя видела большой и поэтому свои детские желания прятала, била себя по рукам и говорила: «Ты большая». Хотела вспомнить, а какой же она была маленькой, напрягала память и от жалости к себе начинала плакать. Ее никогда никто не успокаивал, а только кричали:
— Перестань реветь, ты же большая.